Неточные совпадения
Хотя все сундуки
были еще на ее руках и она не
переставала рыться в них, перекладывать, развешивать, раскладывать, но ей недоставало шуму и суетливости барского, обитаемого господами, деревенского
дома, к которым она с детства привыкла.
«Сомову он расписал очень субъективно, — думал Самгин, но, вспомнив рассказ Тагильского,
перестал думать о Любаше. — Он стал гораздо мягче, Кутузов. Даже интереснее. Жизнь умеет шлифовать людей. Странный день прожил я, — подумал он и не мог сдержать улыбку. — Могу продать
дом и снова уеду за границу,
буду писать мемуары или — роман».
Агафья Матвеевна в первый раз узнала, что у ней
есть только
дом, огород и цыплята и что ни корица, ни ваниль не растут в ее огороде; увидала, что на рынках лавочники мало-помалу
перестали ей низко кланяться с улыбкой и что эти поклоны и улыбки стали доставаться новой, толстой, нарядной кухарке ее братца.
Все тихо в
доме Пшеницыной. Войдешь на дворик и
будешь охвачен живой идиллией: куры и петухи засуетятся и побегут прятаться в углы; собака начнет скакать на цепи, заливаясь лаем; Акулина
перестанет доить корову, а дворник остановится рубить дрова, и оба с любопытством посмотрят на посетителя.
Весь день все просидели, как мокрые куры, рано разошлись и легли спать. В десять часов вечера все умолкло в
доме. Между тем дождь
перестал, Райский надел пальто, пошел пройтись около
дома. Ворота
были заперты, на улице стояла непроходимая грязь, и Райский пошел в сад.
Дома мы узнали, что генерал-губернатор приглашает нас к обеду. Парадное платье мое
было на фрегате, и я не поехал. Я сначала пожалел, что не попал на обед в испанском вкусе, но мне сказали, что обед
был длинен, дурен, скучен, что испанского на этом обеде только и
было, что сам губернатор да херес. Губернатора я видел на прогулке, с жокеями, в коляске, со взводом улан; херес пивал, и потому я
перестал жалеть.
Там то же почти, что и в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот
домов стоят жители. Они, кажется, немного
перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем. В городе, при таком большом народонаселении,
было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых
были дети за спиной или за пазухой.
Мне так хотелось
перестать поскорее путешествовать, что я не съехал с нашими в качестве путешественника на берег в Петровском зимовье и нетерпеливо ждал, когда они воротятся, чтоб перебежать Охотское море, ступить наконец на берег твердой ногой и
быть дома.
Перестав ходить, он, зная расположение ее
дома, пробрался к ней ночью из сада чрез крышу, с превеликою дерзостью, рискуя
быть обнаруженным.
С утра погода стояла хмурая; небо
было: туман или тучи. Один раз сквозь них прорвался
было солнечный луч, скользнул по воде, словно прожектором, осветил сопку на берегу и скрылся опять в облаках. Вслед за тем пошел мелкий снег. Опасаясь пурги, я хотел
было остаться
дома, но просвет на западе и движение туч к юго-востоку служили гарантией, что погода разгуляется. Дерсу тоже так думал, и мы бодро пошли вперед. Часа через 2 снег
перестал идти, мгла рассеялась, и день выдался на славу — теплый и тихий.
Когда все
было схоронено, когда даже шум, долею вызванный мною, долею сам накликавшийся, улегся около меня и люди разошлись по
домам, я приподнял голову и посмотрел вокруг: живого, родного не
было ничего, кроме детей. Побродивши между посторонних, еще присмотревшись к ним, я
перестал в них искать своих и отучился — не от людей, а от близости с ними.
Она меня с ума в эти три недели сведет!
Будет кутить да мутить. Небось, и знакомых-то всех ему назвала, где и по каким дням бываем, да и к нам в
дом, пожалуй, пригласила… Теперь куда мы, туда и он… какова потеха! Сраму-то, сраму одного по Москве сколько! Иная добрая мать и принимать
перестанет; скажет: у меня не въезжий
дом, чтобы любовные свидания назначать!
— Милостивый государь! — закричал он громовым голосом Птицыну, — если вы действительно решились пожертвовать молокососу и атеисту почтенным стариком, отцом вашим, то
есть по крайней мере отцом жены вашей, заслуженным у государя своего, то нога моя, с сего же часу,
перестанет быть в
доме вашем. Избирайте, сударь, избирайте немедленно: или я, или этот… винт! Да, винт! Я сказал нечаянно, но это — винт! Потому что он винтом сверлит мою душу, и безо всякого уважения… винтом!
Белоярцев в это время хотя и
перестал почти совсем бояться Лизы и даже опять самым искренним образом желал, чтобы ее не
было в
Доме, но, с одной стороны, ему хотелось, пригласив Помаду, показать Лизе свое доброжелательство и поворот к простоте, а с другой — непрезентабельная фигура застенчивого и неладного Помады давала ему возможность погулять за глаза на его счет и показать гражданам, что вот-де у нашей умницы какие друзья.
Он стал уединяться от общества офицеров, обедал большею частью
дома, совсем не ходил на танцевальные вечера в собрание и
перестал пить.
Но так как вся Москва почти знала, что генерал-губернатор весьма милостиво взглянул на афинские сборища, то оные
были возобновлены, и в них принялись участвовать прежние дамы, не выключая и Екатерины Петровны, которая, однако, к великому огорчению своему,
перестала на этих сборищах встречать театрального жен-премьера, до такой степени напуганного происшедшим скандалом, что он не являлся более и на
дом к Екатерине Петровне.
— То-то вот и
есть, что в то время умеючи радовались: порадуются благородным манером — и
перестанут! А ведь мы как радуемся! и день и ночь! и день и ночь! и
дома и в гостях, и в трактирах, и словесно и печатно! только и слов: слава богу! дожили! Ну, и нагнали своими радостями страху на весь квартал!
Достигается это одурение и озверение тем, что людей этих берут в том юношеском возрасте, когда в людях не успели еще твердо сложиться какие-либо ясные понятия о нравственности, и, удалив их от всех естественных человеческих условий жизни:
дома, семьи, родины, разумного труда, запирают вместе в казармы, наряжают в особенное платье и заставляют их при воздействии криков, барабанов, музыки, блестящих предметов ежедневно делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уже
перестают быть людьми, а становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору машинами.
Гришка сопровождал его. (Глеба не
было в эту минуту
дома. Отпустив работника, он тотчас же ушел в Сосновку.) Во все продолжение пути от ворот до лодок Захар не
переставал свистать и вообще казался в самом приятном, певучем расположении духа.
Что же тут отличного, посудите сами. Если бы у людей
были такие же крылья, как у мух, и если бы поставить мухоловки величиной с
дом, то они тпопадались бы точно так же… Наша Муха, наученная горьким опытом даже самых благоразумных мух,
перестала совсем верить людям. Они только кажутся добрыми, эти люди, а в сущности только тем и занимаются, что всю жизнь обманывают доверчивых бедных мух. О, это самое хитрое и злое животное, если говорить правду!..
Как бы то ни
было, только я начал задумываться, или, лучше сказать,
переставал обращать внимание на все, меня окружающее,
переставал слышать, что говорили другие; без участия учил свои уроки, сказывал их, слушал замечания или похвалы учителей и часто, смотря им прямо в глаза — воображал себя в милом Аксакове, в тихом родительском
доме, подле любящей матери; всем казалось это простою рассеянностью.
Я вошел в
дом, но и там долго стоял у окошка, стоял до тех пор, покуда уже нельзя
было различить опускающихся снежинок…"Какая пороша
будет завтра, — подумал я, — если снег к утру
перестанет идти, где малик — там и русак…"
Сперва не «якшался» и задирал нос, потом смалодушничал и начал «якшаться», и вот, в ту самую минуту, когда все сердца понеслись мне навстречу, когда все начали надеяться, что я
буду приглашать деревенских девок водить хороводы у себя перед
домом и оделять их пряниками, я вдруг опять заперся и
перестал «якшаться».
Дома более или менее успешно я свалил вину на несправедливость Гофмана; но внутренно должен
был сознаться, что Гофман совершенно прав в своей отметке, и это сознание, подобно тайной ране, не
переставало ныть в моей груди. Впрочем, сердечная дружба и нравственная развитость сестры Лины во многих отношениях облегчала и озаряла на этот раз мое пребывание в деревне.
Когда юное возмужает, когда оно привыкнет к высоте, оглядится, почувствует себя там
дома,
перестанет дивиться широкому, бесконечному виду и своей воле, — словом, сживется с вершиной горы, тогда его истина, его наука выскажется просто, всякому доступно. И это
будет!
Перебирая тогда своих врагов, у которых мне надо
было просить прощения перед исповедью, я вспомнила вне нашего
дома только одну барышню, соседку, над которою я посмеялась год тому назад при гостях и которая за это
перестала к нам ездить.
Но жена один раз с такой энергией начала грубыми словами ругать его и так упорно продолжала ругать его всякий раз, когда он не исполнял ее требований, очевидно твердо решившись не
переставать до тех пор, пока он не покорится, т. е. не
будет сидеть
дома и не
будет так же, как и она, тосковать, что Иван Ильич ужаснулся.
Да и шалили же мы и проказничали во весь льготный год! Сколько окон в людских перебили! сколько у кухарок горшков переколотили! сколько жалоб собиралось на нас за разные пакости! Но маменька запрещали людям доносить батеньке на нас."Не долго им уже погулять! — говорили они. — Пойдут в школу, —
перестанут. Пусть
будет им чем вспомнить жизнь в родительском
доме".
Сначала, впрочем, припоминалось больше не из чувствительного, а из язвительного: припоминались иные светские неудачи, унижения; вспоминалось о том, например, как его «оклеветал один интриган», вследствие чего его
перестали принимать в одном
доме, — как, например, и даже не так давно, он
был положительно и публично обижен, а на дуэль не вызвал, — как осадили его раз одной преостроумной эпиграммой в кругу самых хорошеньких женщин, а он не нашелся, что отвечать.
А потом и совсем, говорит,
дома стряпать
перестали, купим что-нибудь в лавочке и
поедим, а когда и так просидим.
Эта благотворительная подписка повторялась несколько раз, но Злобин
был рад угодить генеральше за ее хлопоты хоть этим. А результаты генеральского неблаговоления уже давали себя чувствовать; по крайней мере самому Тарасу Ермилычу казалось, что все смотрят на него уже иначе, чем раньше, и что на первый раз горноправленский секретарь Угрюмов совсем
перестал бывать в злобинском
доме, как корабельная крыса, почуявшая течь.
Лидия кивнула головою и села. Я взглянул в залу; там
была возмутительная сцена: игроки
перестали играть и закусывали. Все они
были навеселе и страшно шумели и спорили. Иван Кузьмич и Пионов еще играли. У первого лицо
было совершенно искажено, он, верно, проигрался. Пионов хохотал своим громадным голосом на целый
дом.
Как-то незаметно маленькая Басина внучка подросла, и уже в последний год нашего пребывания в гимназии она
перестала ходить с Басей по
домам. Говорили, что она «уже учится». Кто ее учил и чему — мы не знали; по-видимому, воспитание
было чисто еврейское, но, посещая с Басей христианские
дома, она научилась говорить по-польски и по-русски довольно чисто, только как-то особенно, точно урчащая кошечка, грассируя звук — р.
Правнук Авдотьи, Матвей, с самого детства боролся с мечтаниями и едва не погиб, другой правнук, Яков Иваныч,
был православным, но после смерти жены вдруг
перестал ходить в церковь и молился
дома.
Потом целый день тетя в саду варила вишневое варенье. Алена, с красными от жара щеками, бегала то в сад, то в
дом, то на погреб. Когда тетя варила варенье, с очень серьезным лицом, точно священнодействовала, и короткие рукава позволяли видеть ее маленькие, крепкие, деспотические руки, и когда не
переставая бегала прислуга, хлопоча около этого варенья, которое
будет есть не она, то всякий раз чувствовалось мучительство…
Она не
была смущена и смотрела на брата искренно и ясно, как
дома; глядя на нее, и Петр Михайлыч
перестал испытывать смущение.
И на минутку все почувствовали облегчение, когда за Николаем захлопнулись белые двери его комнаты, но с того момента он
перестал быть гостем, и с этого же момента появилась та странная тревога, которая, разрастаясь, скоро захватила весь
дом.
Льдом нельзя греть, а водой и паром можно греть. Водой можно вот как греть: провести в холодный
дом воду. Когда вода замерзнет, так лед выносить вон; опять замерзнет, — опять выносить вон. И в
доме все
будет теплее, и так станет тепло, что вода не станет уж мерзнуть. Отчего это так
будет? — Оттого, что как вода замерзнет, так она выпустит из себя лишнее тепло в воздух, и до тех пор
будет выпускать, пока воздух согреется, и вода
перестанет мерзнуть.
— Бог простит тебя; может
быть, я во сто раз хуже тебя! — И вдруг у него на душе легко стало. И он
перестал скучать о
доме, и никуда не хотел из острога, а только думал о последнем часе.
Завелось в одном
доме много мышей. Кот забрался в этот
дом и стал ловить мышей. Увидали мыши, что дело плохо, и говорят: «Давайте, мыши, не
будем больше сходить с потолка, а сюда к нам коту не добраться!» Как
перестали мыши сходить вниз, кот и задумал, как бы их перехитрить. Уцепился он одной лапой за потолок, свесился и притворился мертвым. Одна мышь выглянула на него, да и говорит: «Нет, брат! хоть мешком сделайся, и то не подойду».
Солдат пошел со мной, да так скоро, что я бегом за ним не
поспевал. Вот пришли мы в свой
дом. Солдат помолился богу и говорит: «Здравствуйте!» Потом разделся, сел на конник и стал оглядывать избу и говорит: «Что ж, у вас семьи только-то?» Мать оробела и ничего не говорит, только смотрит на солдата. Он и говорит: «Где ж матушка?» — а сам заплакал. Тут мать подбежала к отцу и стала его целовать. И я тоже взлез к нему на колени и стал его обшаривать руками. А он
перестал плакать и стал смеяться.
С несчастного дня, когда случилось это происшествие, я не видал более ни княгини, ни ее дочери. Я не мог решиться идти поздравить ее с Новым годом, а только послал узнать о здоровье молодой княжны, но и то большою нерешительностью, чтоб не приняли этого в другую сторону. Визиты же „кондолеансы“ мне казались совершенно неуместными. Положение
было преглупое: вдруг
перестать посещать знакомый
дом выходило грубостью, явиться туда — тоже казалось некстати.
— Ну, нет, батюшка, у меня в
доме таких песен не
пойте! — остановил он Ардальона прямо и решительно. — И как это вам не стыдно: взяли хорошую солдатскую песню да на-ко тебе, какую мерзость на нее сочинили!
Перестаньте, пожалуйста!
— По имени не называли, потому что не знали, а безыменно вдоволь честили и того вам сулили, что ежели б на самую малость сталось по ихним речам, сидеть бы вам теперь на самом дне кромешной тьмы… Всем тогда от них доставалось, и я не ушел, зачем, видишь, я у себя в
дому моложан приютил. А я им, шмотницам, на то: «Деньги плачены
были за то, а от вас я сроду пятака не видывал… Дело торговое…» Унялись,
перестали ругаться.
Я стал его расспрашивать, откуда и как и что он, и скоро узнал, что он земляк мне, тульский, господский, из села Кирпичного, что у них земель мало стало и совсем хлеб рожать
перестали земли с самой холеры, что их в семье два брата, третий в солдаты пошел, что хлеба до рождества недостает и живут заработками, что меньшой брат хозяин в
дому, потому что женатый, а сам он вдовец; что из их сел каждый год сюда артели ямщиков ходят, что он хоть не езжал ямщиком, а пошел на почту, чтоб поддержка брату
была, что живет здесь, слава богу, по сто двадцать рублей ассигнациями в год, из которых сто в семью посылает, и что жить бы хорошо, да «кульеры оченно звери, да и народ здесь все ругатель».
— Да, — продолжал банкир, не спуская глаз с газеты, — она не может так скоро покончить с чувством, которое, надо сознаться, неестественно, потому что фактически она
перестала уже
быть вашей сестрой…Гм…Вы ей не брат. Она неизмеримо выше вас. Вы низки для того, чтобы
быть братом этой женщины…Милостивый государь! Благодарите эту женщину! Если бы не она, вы не осмелились бы переступить порог этого
дома!
Maman это заметила — и, в противность своему обещанию,
перестала присутствовать при наших уроках, а потом предложила, чтобы я для большего удобства Альтанского сам ходил к нему на
дом, что и мне самому
было чрезвычайно приятно, так как
дома у себя старик
был еще дружественнее и сообщительнее.
Настоящая нужда
была теперь
дома, и Александре Михайловне не нужно
было притворяться, что нельзя достать в долг, — в долг им, правда,
перестали верить.
Славные дни провела я в лазарете, даже тоска по
дому как-то сглаживалась и
перестала проявляться прежними острыми порывами. Иногда меня охватывала даже непреодолимая жажда пошалить и попроказничать. Ведь мне
было только 11 лет, и жизнь била во мне ключом.
Самый для меня радостный
был момент, когда извержение кончалось и нашему
дому переставала грозить опасность.